МАОУ "СОШ №104 г. Челябинска"

“Война – судьба моя…”

Панасенко Анна Георгиевна

Родилась Анна Георгиевна в селе Калуго-Соловьевке Щучанского района (сейчас красноармейский район Челябинской области), 1923 года, в крестьянской семье.

А детство было хорошее…

Когда Ане исполнилось 7 лет, семья переехала в Копейск. Как говорит Анна Георгиевна,   всё довоенное детство прошло в Копейске. Училась в школе № 6. Школа Ане очень нравилась, класс был дружный. Анна Георгиевна не помнит, чтобы кто-то сильно опекал их, «никто нас не заставлял, не агитировал учиться,- сами учились. Развлекались, конечно, тоже. Город Копейск – шахтерский, шахты кругом, за городом возвышаются горы-терриконы. Сейчас вот горнолыжный спорт развивается, а раньше мы на простых лыжах с тех «гор» катались. Всякое случалось – однажды чуть в шурф не проваливалась; съезжала на лыжах и прямо – туда, ладно, камень большой лежал около этого «колодца» – зацепилась лыжей за него, удержалась. Конечно, на санках катались, на лыжах. Улица у нас была широкая – не было катка – так мы катались на «снегурочках»– цеплялись за машины. А летом на большой поляне между улицами играли. Было много ребят – ровесников, мы играли в лапту, шаровки – тренировались на них. Игры были – «Гори-гори ясно» и другие. Когда мы посмотрели в 1935 (или 1936) году кинофильм «Чапаев», то ребята у нас мастерили тачанку, и мы воевали – одна улица с другой. А у меня имя было подходящим, я была Анкой – пулеметчицей. Вот такое у нас было развлечение. Очень любила лазать по деревьям. За городом были озера, летом ходили туда – купались, загорали, играли. В общем, жили весело. А еще было заведено – летом ездили в пионерские лагеря – с пятого класса: в Еткуль, Кыштым. В Кыштыме ведь горы, там часто поднималась на горы.

Когда училась в 8 классе, прошёл клич «Все в аэроклуб! Стали агитировать восьмиклассников, и мальчиков и девочек, поступать в аэроклуб. Я была боевая, жизнерадостная, я, конечно, поступила в аэроклуб. «Правда, мне не хватало комода, пришлось прибавить» – лукаво добавляет Анна Георгиевна. В 9 классе мы летали на «У-2». После 9 класса всех ребят забрали в Чкаловское училище. До войны девушек в истребительское училище не брали. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как ждать. В Челябинске тоже был аэроклуб, и я уговорила родителей отправить меня учиться в Челябинск и разрешить продолжать занятия в аэроклубе. Меня привлекал парашютный спорт. Вот так и получилось, что 10 класс я заканчивала в Челябинске, у меня тут были тёти, дяди. Из аэроклуба у нас забрали мальчиков где-то перед Новым годом 1940 в училище. И нас осталось человек 19: один «забракованный» мальчик и нас – 18 девушек. 10 класс мы закончили за два дня до войны.

Нам, как классу, который хорошо закончил учебный год, дали путёвки на два дня в парк культуры и отдыха (сейчас парк Гагарина). Вот мы там отдыхали, развлекались на всех аттракционах бесплатно. Это были пятница и суббота, как сейчас помню. А в воскресенье я приехала в Копейск к родителям. А там по воскресеньям, горожан вывозили на грузовых машинах за город, на пикник. Ехали семьями, с корзинками. Проводили так называемый «сабантуй». Вот 22 июня мы выехали за город. Там играли, развлекались, всякие соревнования были, концерты, песни. И где-то около 4-х часов вдруг пришли автобусы, слышим, какой-то крик, плач поднялся. Вот в 4 часа 22 числа мы узнали, что началась война.

22-го война началась. 26-го – отец ушёл на фронт. А мне уже нельзя было поступить в институт, потому что я была старшая в семье, после меня было еще четверо маленьких детей. Мама работала, больная была. Мне пришлось устраиваться на работу. Устроилась я на завод № 114 (сейчас это завод «Пластмасс») – под Копейском. Устроилась рабочим на очистку резьбы. Завод выпускал орудийные снаряды разных калибров (позднее выпускал заряды и для «Катюш», о которых никто ничего не знал). В соседском заливочном цехе заливали корпуса снарядов, растапливали взрывчатое вещество (неротил, некриловая кислота), заливали в снаряды, потом эти снаряды поступали на тележках к нам, в наш цех. Обслуживали цех мобилизованные из Узбекистана, из средней Азии – возили снаряды на тележке. А в соседском цехе работали парни, на которых «бронь» была наложена, и их на фронт не взяли, а вот на станках по чистке резьбы работали девушки. Работа считалось вредной: был такой инструмент – “шарошкой” назывался – металлический. Работает станок, вращается этот самый снаряд, и мы на ходу этой “шарошкой” чистишь снаряд, чистили чистым спиртом. Потом сбрасываешь со станка на стеллажи, а там уже “мартывщики” брали к себе на станки и “закатывали” их. Вот так мы и работали. Так как работа была вредная, работали по 8 часов. А на мортирах, рядом с нами, около которых дышали той же пылью, работали по 12 часов. Я на заводе проработала с конца 1941 года до апреля 1942 года. В 1942 году однажды как сейчас помню, нам прислали газету, где были портреты Зои Космодемьянской после пыток. Этот портрет произвел на нас, мы ведь все комсомольцы были, очень страшное впечатление. Одновременно с этим был объявлен призыв девушек на фронт. Шёл 1942 год, на фронтах были большие потери, надо было пополнять армию молодёжью. В апреле 1942 года мы добровольно по призыву комсомола, пришли в военкомат. Сборы были здесь у нас в Челябинске, там, где тогда находился театр оперы и балета эвакуированный, а сейчас дворец ЧМК. Вот там со всей Челябинской области собрали нас, как сейчас помню, тысячу девушек. Ну, возраст был примерно 18-20 лет. Через три дня нас погрузили в теплушки, и мы поехали на фронт. Это был апрель, довольно холодный для нашей полосы, поэтому на парах у нас была солома, плащ – палатки, и печки у нас стояли - буржуйки, которые мы топили. Поэтому, когда были остановки, мы пытались запастись, чем топить печку. Ну, конечно сказать, мы были любопытные вы всякой меры и когда нас не закрывали снаружи, мы, конечно, дверь держали всегда открытой. Стали подъезжать ближе к средней полосе, Москве, а немцы еще не потеряли надежду захватить её. Привезли нас в Калининградскую область. Помню, как нас привезли в только что освобожденный Калинин. Одни трубы были – разбомбленный до предела город. Интересного, там, пожалуй, ничего и не было. Прорывались иногда самолёты, бомбили, наш состав бомбили, станции бомбили по ходу нашего движения. Мы видели разрушенные станционные постройки. Стоим – значит, где-то разбомбили нашу дорогу. А когда самолёты налетали, несмотря на то, что была команда “Двери закрыть!”, мы всё ровно выглядывали – интересно же было увидеть немецкие самолёты, да еще с фашистским знаком. Ну сами посудите, 18 лет… В общем, более-менее благополучно мы проехали – в наш состав не попало ни одной бомбы, хотя под бомбежкой побывали. Привезли после Калинина в какую-то деревеньку, разместили в каких – то бараках, нас рассортировали по частям противовоздушной обороны, наши девушки попали в части между Москвой и Ленинградом и часть на Калининградском фронте. Я пошла в состав 30803AD – отдельный зенитный артиллерийский дивизион. Нас человек 15 из Челябинска – мы попали в пулемётную роту этого дивизиона. В мае мы изучали материальную часть – пулемёт, винтовку, проходили строевую подготовку, все уставы и принимали присягу. Обучались мы долго. Немцы рвались к Москве. Жестокие бомбардировки железных дорог, по которым еллерийский дивизион ом и между москвой ой обороны инин поставляли оружие, боеприпасы. Нас расквартировали примерно в 1 км. от батареи (4х зенитные орудия). Все эти батареи, пулеметы опоясывали железнодорожную станцию по периметру. Налеты обычно начинались, когда начиналось смеркаться, когда приборы зенитных орудий не могли точно “брать” координаты и приходилось стрелять в “молоко”. Когда они приближались, мы слышали страшный шум (масса самолётов летит) – “бум-бум”. И у нас была такая присказка “везу-везу” (но созвучно с тем шумом). Когда они уже полетали (а они знали, где у нас какие части стоят – разведка-то тоже работала), бросали осветительные ракеты на парашютах. Мы видим черное небо - и гул, а сами (такое ощущение) у них – как на блюдечке осветительные ракеты освещали всю местность. Самолёты летят: “везу-везу-везу”, заработали пулемёты нашей роты – “кому-кому-кому”. Немцы бросали бомбы – “бам-бам-бам”, а мы говорили – «вам-вам-вам». Так вот веселились. Самое неприятное, тяжелое впечатление осталось от бомбежек. Все самолёты у них были снабжены сиренами, и когда они заходили на бомбежку, они включали эту сирену - душераздирающий вой. Сами самолёты – с одной стороны, с другой не знаешь, откуда они пришли. С разных сторон заходили, и, кажется, что на тебя летели все бомбы. Неприятно и страшно. Эти ощущения вспоминаются до сих пор. Я не могу смотреть кинофильмы там, где бомбежка, до сих пор. Фильм военный, значит, я ухожу. Психологически тяжело, недаром, кто воевал в пехоте, выдерживал атаки, кто побывал под бомбежками, тот бывает «взрывоопасным» – всё.

Нашу роту довольно быстро разбомбили – в мае-июне 1942 наверно. Из девушек осталось 5 человек, несколько мужчин. Уцелевших мужчин отправили на пересыльный, а нас оставили в дивизионе на ближайшей батарее. Три девушки попали на прибор, обслуживающий орудие, а я с одной девушкой попала в связистки – обслуживали линию связи с батареями, со штабом, с наблюдательным пунктом. Наша задача была принимать команду с пункта наблюдения и оповещения связи, передавать на командный пункт и на батареи команды, поступающие из штаба. При бомбежке прежде всего страдала связь, от того, что связь была проводная. В 1942 году раций еще не было. Поэтому страшно тебе – не страшно, бомбят – не бомбят, связи нет – ты катушку в руки и по проводочку пошёл исправлять связь. Исправил – возвращаешься, пока доберешься – ещё пять раз исправишь, ещё пять раз порвёт. Вот такая «чумная», я бы сказала, работа – негероическая, неромантическая, как представляли мы сами фронт. Постепенно с годами, начинаешь считать, что война – это тяжелый труд, работа, которую выполняет каждый на том участке, на котором стоит. Самое тяжкое доставалось пехоте. Больше гибли те, кто попал в пехоту.

Мой отец выжил. Он на фронте был с первого до последнего дня. Он был шофером, механиком. Он попал в мастерскую по ремонту танков. Одно время возил генерала. Они попадали и под бомбёжки, и под артиллерийский обстрел, попал в мастерскую по ремонту танков. но это не атака лоб в лоб. Мне кажется, это самые, самые героические люди, потому что выдержать, не убежать, когда на тебя идут танки, а еще выскочишь на встречу с гранатой. Можете себе представить? Несмотря на то, что я была на фронте, я представляю это с содроганием. В госпитале я встречалась с пехотинцами. Нервы у них, конечно, ужасные. Атака – это или ты убьёшь, или тебя убьют.

В январе 1943 года я была уже ефрейтор. Меня направили на курсы радисток (армию стали снабжать рациями). Учились мы в городе Великие Луки. Курсы закончила. Сдала экзамены на «отлично». Получила значок «Отличный артиллерист», но он не сохранился. В марте 1943-го года меня перевели в штаб батальона. Мы в это время охраняли очень крупный ж/д узел, может слышали,- станция Бологое. Здесь сходились пути пяти направлений. Уже был Сталинград, скоро уже и курская битва. В 1942 году охраняли Торжок, Великие Луки, Старая Русса. Как правило, стояли в лесу, не в самих городах. Вот и у Бологого мы стояли на берегу большого озера, на опушке леса. Летом 1943-го года Бологое подвергалось сильным бомбежкам, но всё равно, всё равно немцы не теряли надежды, и блокада еще не была прорвана. Помню, было окружение зимой – нам никто и не говорил об этом, всё побросали – вышли, вывели в нас. И только потом мы узнали, что были в окружении. Ну и вот, попала я в штаб, на телефон, была дежурной связисткой. Если телефон не работал, значит, снова идешь исправлять связь. В один из неприятных налетов бомба упала близко возле нашего штаба, были разбиты две наши батарей. Я как раз была на линии. Видимо, я была рядом с тем местом, где взорвалась бомба. Мне уже потом рассказывали, что нашли меня далеко от того места, где я должна быть. У меня была черепно-мозговая травма, был поврежден позвоночник. Это было в июне 1943 года. Сначала – полевой госпиталь. Полный паралич – руки не действовали, речи не было, слух нарушен, ноги не двигались. Меня эвакуировали. Увозили через Бологое. Страшно было, но моё счастье, в эту ночь не было бомбёжки, а ведь бомбили каждую ночь. И мы Бологое проскочили. А дальше, когда санитарный поезд шел, конечно, всё было. Но машинисты – виртуозы, они умели водить составы. Из Бологово привезли нас в Кострому. Этот город считался уже тылом, хотя его тоже бомбили, но не так часто, и там стояли противовоздушные войска.

Госпиталь был на берегу Волги, на противоположном берегу был монастырь. В этом госпитале я пролежала весь 1943 год. Руки начали действовать, речь, хоть плохая, но была, слышать начала и пальцы на ногах начали шевелиться, но еще сама не ходила, только на костылях. Зимой 1943-44 года меня комиссовали, дали инвалидность второй группы. И отправили меня в Челябинск с одним, тоже комиссованным стариком. Был мужчина «массивный» и, собственно, он меня на руках и нёс. В Челябинске нас встречали. Это было где-то в начале февраля. Врачи сказали, что надежда есть, надо продолжать лечение. Меня положили в госпиталь восстановительной хирургии (на Воровского 30). В этом госпитале я пролежала всю зиму, март апрель. В Челябинске в это время находился эвакуированный Киевский медицинский институт. Базой для студентов этого института была железнодорожная больница №1 (на улице Цвилинга). Тогда там была клиника, и руководил ею профессор Маньковский – высокий, дородный такой, белый мужчина. Он был директором института и руководил этой клиникой. Наши пригласили Маньковского на консультацию – всё ли они правильно делали, ведь я по-прежнему даже не сидела. Массаж, гимнастика лечебная, волны, электролечение. Он посмотрел, а я тогда была очень худенькая, высокая, никто мне больше 14 лет не давал, все принимали меня за мальчишку. И Маньковский тоже говорил мне «мальчик». Я молчу, улыбаюсь. А невропатолог, женщина лет за 50, говорит: «А это у нас девочка!» Вот он посмотрел и говорит: «Давайте её к нам. Попробуем». Была поражена центральная нервная система, повреждения четвертого позвонка. И перевели в их клинику. Я у них пролежала осень, зиму. И вот весной 1945 года мне сразу говорили, чтобы я набиралась терпения, что я такая боевая, смогу, мобилизуй все свои силы, что это лет на 10. В марте меня выписали из клиники, и забрала меня тётушка, она работала в буфете Обкома партии – кто больше возьмет? Кормить-то нечем было. Я у неё пробыла март, апрель. Перед майскими праздниками привезли домой. Конец войны я встретила дома. После майских праздников моя двоюродная сестра, которая жила в селе (там, где я родилась) и была дочерью старшего папиного брата (он был там председателем, потом бригадиром), приезжала по делам в Копейск. Приехали они на «полуторке». Вот они меня пристроили в кабину, негнущуюся посадили, привязали и увезли меня в деревню. А наша деревню расположена в красивейшем месте, есть два очень хороших лечебных грязевых озера. Перед войной на одном озере хотели даже строить санаторий – сильнейшие грязи. А на второе озера на другой стороне деревни. Сестра говорит: «Вот за тебя бабки возьмутся…» Привезли. Снарядили мне тележку – на высоких колесиках и возили. Подушки, мне на тележку клали. А бабки жили на разных краях деревни. Вот я пожила сначала у одной бабки, - она прожила 105 лет (папина мама). Занимались лекарством, лечила меня своими методами. А вторая бабка приходит и говорит: «Всё, перевозим её к нам. Я собрала старух, мы разобрали, кто какую траву ищет. Будем лечить». А деревня почти в бору стояла, трав лечебных разных изумительно много. Чисто, никаких машин – чистейшая природа. Вот меня и увезли к той бабке. Председатель дал большую кадку. Съездили на лечебное озеро, набрали этой «редкой» воды. В этой воде плавали эти самые «рапа» – червячки такие.

Вот эти бабки собирали майские травы, сортировали их, парили в этой воде. И в эту горячую воду (едва рука выдерживала) сажали меня. Так вот я принимала эти цветочно-рапные ванны. Один раз привезли грязи, но они не подошли. Июнь, июль, август. В августе они меня поставили на костыли. При поддержке спускалась во двор. В сентябре ходила по двору.

Раз встала на костыли – пора домой. В конце сентября привезли меня домой.

В 1945 году ЧЭМСХ для фронтовиков сделал дополнительный набор – 100 человек. Петя Волоткевич уговорил меня поступать. В октябре 1945 было собеседование, и я поступила на факультет механики. В 1950 году закончила с отличием. Со здоровьем было не важно. Сильнейшие головные боли. Падала в обмороки. Они везде сопровождали меня. Сказывалось ранение, да и питание плохое было (особенно на 1-3 курсах) – картошка да маленький кусочек хлеба.

После окончания института могла остаться в городе. Но поехала по направлению в Алтайский край (в Барнаул). Поехала с братом. Предложил мне должность главного инженера на закрытом заводе дизелей. Отказалась. Уехали в Кулундинскую степь, работала в школе механизаторов – преподавала 3 года. Изучали с/х машины. Учились рабочие с 10-летним стажем. Было, конечно, трудно. Была и заместителем директора. В мае 1953 года вернулась в Челябинск. Начала преподавать в машиностроительном техникуме. Вышла замуж в 1956 году. Родила дочь Лену.

В 1993 году – Вышла на пенсию.

И сейчас Анна Георгиевна очень активна, жизнерадостна, энергична. Занимается работой в совете ветеранов. Часто приходит в нашу школу, с удовольствием рассказывает ребятам о своей жизни. Все, кто её слушает, поражаются её оптимизму, её силе, удивляются мужеству, с которым Анна Георгиевна перенесла все беды и невзгоды.

    Доброго Вам здоровья, дорогая Анна Георгиевна, оставайтесь всегда такой же молодой, как и сегодня!